|
Из цикла: "О поэтах и поэзии"
Статья была написана в марте 2009 года.
Дополнена в марте 2010 года, в год
Ю Б И Л Е Я П О Э Т А!
14 марта у МЭТРа Ю Б И Л Е Й !
ИЗ ОТЗЫВОВ О ТВОРЧЕСТВЕ КИРИЛЛА КОВАЛЬДЖИ:
«Кирилл Ковальджи относится в плеяде поэтов, которые впервые обратили на себя внимание в середине пятидесятых годов… В то время как его сверстники писали о разладе слова и дела и об утраченной цельности, в поэзии Ковальджи царила гармония, и он создавал лучшие свои вещи… Я уверен, что лирическая тема напитали живыми соками всю поэзию Ковальджи, давая подлинно поэтической звучание и так называемым «собственно гражданским» мотивам».
Лев Аннинский. 1962
*
«К. Ковальджи чувствует слово иначе, чем, скажем, Виктор Боков или Андрей Вознесенский. Его стихи «тише», скромнее, проще по одежке. И вот, может быть, именно в силу этой формальной «незащищенностью» они звучат подчас искреннее, убедительнее иных блистательных стихов любимых мною поэтов»
Римма Казакова. 1962
*
«К поэтом, которых принято называть органическими я бы отнёс Кирилла Ковальджи, поэта и прозаика, творчество которого давно меня привлекает… Есть у Кирилла Ковальджи «Баллада о доме». Это умозаключение зрелого человека, познавшего, как ураганные ветры жизни, времени расшатывают самые стойкие строения…Всё служит поэту, воплощающему несбывшееся: мечта, любовь, доброта, дружба.»
Лев Озеров. 1979
*
«Кирилл Ковальджи – умный поэт…Он честно и напряженно размышляет о вещах серьезных и неизбежных: о тяжком грузе зрелости, о слабости и мощи поэзии, о неминуемой смерти, о том, что нам оставили предки, о том, что оставим потомкам мы. Стихи Ковальджи почти всегда сразу и исповедь и проповедь.»
Леонид Жуховицкий. 1982
*
«Искания Кирилла Ковальджи продолжаются. В небольшой книге собраны глубоко личные раздумья о страдании и сострадании, о женщине и любви, о душе и космосе. По крупицам, по зёрнам стихи сборника воссоздают для нас не только образ поэта, но и образ времени, в котором он живет. Нашего с вами времени.»
Алла Киреева. 1982
*
«Новую книгу стихов Кирилла Ковальджи «После полудня» интересно читать еще и потому, что автор не рушит «четвёртую стену» дабы свой мир превратить в концертные подмостки для публичной исповеди. …Он пишет, поскольку считает, что «наименее ложное – это стихи», что поэзия наилучший способ узнать правду, в том числе и о себе самом. Быть может, после читатель в этой правде узнает свою и откликнется, вздрогнув, от совпадения, от сочувствия, от прозрения…»
Юнна Мориц. 1982
*
«Стихи Кирилла Ковальджи насыщаются током, искрят, встряхивают душу читателя именно в те мгновения, когда они – об утекающем, исчерпывающем себя времени, когда тщательно вынянченное спокойствие зрелого ума в клочья разрывается либо всхлипом, полным отчаянной надежды, либо едва замаскированной завистью к племени младому, незнаемому…»
Сергей Чупринин. 1983
*
Кирилл Ковальджи – поэт философского склада и, одновременно, по-детски непосредственной реакции на мир… Свежее восприятие человека подвергающего всё на свете личному вопросительному пересмотру, уживается здесь с чёткой логикой упорного интеллекта.
Татьяна Бек. 1991
*
Кирилл Ковальджи давно известен в нашей литературе как поэт, прозаик, переводчик и критик. Но он – прежде всего и больше всего – поэт. «Лирика» - очень личностная книга, она раскрывает перед читателем сложный мир поэта, много видевшего и пережившего. И – много и постоянно думающего.
Лев Разгон. 1993
*
«Будучи тонким, а иногда и язвительно непримиримым критиком, тем не менее положил всю свою жизнь на поэзию других поэтов как переводчик, как редактор, как воспитатель… Будучи порой очаровательным в своих коротких стихах, Ковальджи создал афористической определение шовинизма, которое я с удовольствием и привожу в этой антологии». («Строфы века»)
Евгений Евтушенко. 1995
*
«Точный взгляд и внутренняя свобода создают многомерность построения книги, ощутимые в ее иронии, лёгкости, горечи и мудрости. …Со временем не так уж много книг осталось в моей памяти. Книга Кирилла Ковальджи – из таких.
Евгений Бунимович. 1997
*
«Поэт глубоко чувствует боль времени, но созидает надежду. Порой мучительно горестная, книга исполнена выношенного оптимизма, инстинкт самосохранения России говорит устами поэта. Кирилл Ковальджи – один из самых дорогих мне современных поэтов. Он сам- световой поток.»
Борис Дубровин. 2000
*
«У Кирилла Ковальджи совершенно своя образная система, построенная на реалиях нашего времени, на предметах быта, на научно-технических и газетных терминах, которые под его «гусиным пером» становятся фактами поэзии… И само «гусиное перо»… обретает утраченную сказочность, волшебность и чудесность»
Нина Краснова. 2000
*
«Кирилла Ковальджи трудно цитировать. Очень многие его стихотворения слишком цельны, и так их и надо воспринимать: или целиком, или никак. Таково самое пронзительное стихотворение изо всех, которые мне случалось читать: «Совсем закружили дела…» …Нелинейность автора может привести в отчаяние критиков: на какую же полку его поставить?... Что ж, такова судьба стихов слишком живых, чтобы подчиниться порядку размеченных полок…»
Ирина Ратушинская. 2003
*
«Сразу же скажу, что я пристрастен к стихам Кирилла Ковальджи. Да, собственно, по-другому и быть не должно. Читатель выбирает поэта, но ни в коем случае не наоборот…»
Юрий Кувалдин. 2003
*
«Чем больше поэт, тем больше загадок. В стихах и прозаических озарениях и в специфическом озорстве у Кирилла Ковальджи на каждом шагу возникают мысли, которых не ждёшь… Стихи – душа нараспашку, дневниковые записи тоже, как стихи. …Всё это вместе и есть очень своеобразный, очень поэт Кирилл Ковальджи.»
Леонид Рабичев. 2004
*
«К. Ковальджи из тех поэтов, кто счастливо движется вместе со временем. В этом виновен, конечно, его главный талант – быть кстати. ..Он, безусловно, человек культуры, который в любом социуме, при любой идеологии всегда пытается быть человеком прежде всего – той экологической нишей, где разум и сердце творят свою незаметную и спасительную работу, в результате которой и возникает будущее».
Валерий Липневич. 2004
*
«Кирилл Ковальджи –удивительно молодой писатель. Столь молодой, энергически сильный, пружинисто-упругий, остаётся только диву дивиться… В том, что, несмотря на немалый возраст, он писатель молодой, мня убедила его новая книга стихов и прозы «Обратный отсчёт».
Анатолий Курчаткин. 2004
*
«Кирилл Ковальджи, писатель с именем и авторитетом, выпускает в свет, возможно, самую свою необычную книгу: не поэмы, не роман, а ту книгу, которая сама сложилась, не могла не сложиться, собранная жизнью по зернышку… Тут и философия, и юмор, и лирика, и актуальность. … Это – зёрна Поэзии»
Владимир Вишневский. 2005.
*
«Ковальджи умудрился сохранить душевное целомудрие: ни литературного эха, ни окололитературного шума в его книжках не сыскать, зато жизни – с её вёдрами и морозцами, встречами и разлуками – с вечным и завидным преизбытком. Он добр, щедр, открыт и даже распахнут…»
Анатолий Кобенков 2006
==========================
У России свой путь. Вековые вопросы
Возвращают на круги своя...
На границе вагоны меняют колеса -
У России не та колея.
(из цикла “Зерна” К.Ковальджи)
Сложно жить в стране, которая поражает мир не только масштабом своей географии, но в большей степени масштабом своей непредсказуемости: в поступках, в решениях; своим многонациональным, многоколоритным народом, который выстрадав и выпестовав свободу,порой до абсурда может довести эту самую свободу...
Кирилл Владимирович - поэт, начавший писать в середине XX века, сохранил атмосферу знаменитых "шестидесятых". Выдержав потоки вихрей и ураганов своего времени, отразил все эти "явления" в своих произведениях.
Вот как он пишет об этом в одном из своих верлибров:
- Меня оперировали
с наркозом и без наркоза
удалили Сталина
пришили Хрущева
вырезали социализм
атеизм дружбу народов
подключили церковь рынок
ампутировали романтику
открыли секс
пересадка души
реакция отторжения
инфаркт миокарда.
Первое стихотворение он написал когда ему было семь лет. В семнадцать лет будучи учеником в школе, он выпустил рукописный журнал, где были, в основном, стихи, назывался он “Юность”.
В беседе с писателем Юрием Кувалдиным Кирилл Ковальджи вспоминает, что: "...я как бы этим предвосхитил появление журнала “Юность” Валентина Катаева... Сама судьба вела меня. Катаеву удалось сделать невероятное - пробить этот новый журнал. Конечно, Катаев был циником и конформистом, но при этом он был мастером и организатором. Однажды я с ним ехал в поезде. В разговоре я непочтительно отозвался о Демьяне Бедном. Катаев моментально отреагировал на это и страстно принялся защищать Демьяна: “А вы знаете, что у него была лучшая библиотека в Москве, а вы знаете, что он знал несколько иностранных языков...” И так минут пятнадцать: “А вы знаете...” Я слушал, а потом спросил: “Валентин Петрович, а какой он был человек?” И Катаев бросил: “А-а, сволочь!”
В “Юности” мне потом, при Борисе Полевом и Андрее Дементьеве, довелось работать...
Да, я уже со школьной скамьи был заражен поэзией. И после окончания школы хотел поступать в Литинститут, а отец меня отговорил: “Ты что, с ума сошел! У тебя ж профессии не будет. Ты поступи в какой-нибудь солидный институт, а потом пиши себе стихи”. Я взял и поступил в Одесский институт инженеров морского флота, на судомеханический факультет. Потом из-за ареста отца перевелся поближе к дому, на физмат Белгород-Днестровского учительского института. А в 1949 году я все же послал стихи на конкурс в Литературный институт. И мне пришел вызов. Я приехал и поступил. Это была совершенно необычная среда на этом курсе, нас было человек двадцать, и были люди от семнадцати лет до тридцати пяти. Со мной учились Фазиль Искандер, Леонид Жуховицкий, Василий Субботин, Зоя Крахмальникова, Борис Никольский (главный реактор “Невы”)..."
*Мне Литинститут дал много. Провинциальный мальчик попал в столицу, набрался опыта. Тем не менее образование было односторонним. Например, я ничего не слышал о Мандельштаме. Андрей Платонов жил и умер в институтском дворе. Только потом, когда я увидел его портреты, мне показалось, что раньше я встречал его на лавочке. Мы не знали ничего про Набокова. Многое от нас было скрыто...
(Из интервью на 70-летие газете "Вечерняя Москва")
*В наибольшей степени в ранний период моей жизни на меня повлиял, прежде всего, Пушкин. Несмотря на то, что дело было в Румынии, у нас в доме оказался однотомник Пушкина. Большая книга, как Библия. Полное собрание сочинений в одном томе, с иллюстрациями. Вот я с малых лет эту книгу перелистывал, пока не умел читать, смотрел картинки, а потом и читал ее... Жаль, что во время войны она погибла. Влияние замечательное. И сейчас Пушкина открываю частенько... (Из беседы с писателем Юрием Кувалдиным)
А у музы — свой обряд:
память, сон и звездопад,
ни вперед и ни назад —
вверх — на крыльях творчества,
с временем помолвлен ад,
с вечностью — пророчество.
Жизнь и в гибели права,
а поэзия жива —
словно мостик тесный
между бездной бесовства
и небесной бездной.
*****
*Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной… – с большим основанием, чем Бродский, я повторяю его слова. Я и старше, и живу дольше, и разнообразия было не занимать. Конечно, личность Бродского, его характер, судьба отмечены печатью исключительности, в то время, как пишущий эти строки подобным похвастать не может и, благополучно добравшись до почтенного возраста, откровенно признается, что предъявлял к себе и жизни обыкновенные требования. Нормальные. И, хотя век мало тому способствовал, все-таки жизненную норму выполнил. Еще в отрочестве я пережил самую масштабную из войн – мировую, отчего навсегда стал абсолютным приверженцем мирной и естественной жизни».
(Из книги: Обратный Отсчёт)
Расскажите о своем отце... Что значит фамилия Ковальджи?
- Папа — бессарабский болгарин. Есть версия, что его предки пришли из Черногории через Македонию. Поселились в Бессарабии в начале девятнадцатого века. Он в в моем романе «Свеча на сквозняке» (первое название — «Лиманские истории») был прототипом Алексея, потом я о нем написал отдельный очерк, его можно прочесть в Интернете в журнале «Кольцо А» №37 за 2006 год. Фамилия Ковальджи... По-видимому, когда-то было — Кавалджиев. От «кавал» — музыкальный инструмент, большая свирель. На могиле одного из предков начертано: Яни Кавалжи.
- Мама бессарабская армянка родилась в 1899 году в Аккермане (ныне Белгород-Днестровский), звали ее Маргарита Николаевна Урфалова (Маргит Никагосовна Урфалянц), ее мать из семьи Охановых, то есть Оханянц. Семья Урфаловых была многодетной, мама родилась последней — шестнадцатой! Отец — виноградарь и домовладелец — умер рано. Мама уже армянского не знала, помнила наизусть только молитвы. Была верующей, ходила в армяно-григорианскую церковь в Аккермане, которая просуществовала до 1944 года. Армянские традиции сохранились лишь в кулинарии: мама прекрасно готовила курабье, мусака, шербет и другие национальные армянские блюда. Вышла она замуж лет тридцати за кишинёвца Ковальджи Владимира Ивановича. Была домохозяйкой, умерла в 1985 году в Кишинёве.
Армяне появились в Бессарабии в тринадцатом веке. Возможно, фамилия Урфалянц указывает на происхождение из города Урфы (быв. Эдессы, ныне в Турции). Мама была дальней родственницей писательницы Мариэтты Шагинян.
(Из беседы с Еленой ШУВАЕВОЙ-ПЕТРОСЯН, Интерлит - международный Литературный клуб)
*Мне выпали на долю всякие пертурбации, совсем не похожие на сегодняшние. На меня, как только я начал себя осознавать, навалились «исторические события». Я родился в Бессарабии (тогдашней Румынии) при короле Кароле II-ом, в десять лет оказался в Советском Союзе, при Сталине, в одиннадцать – война, и я опять в при румынском короле, на сей раз – Михае I-ом и Антонеску, с четырнадцати - опять в Советском Союзе. Мне было пятнадцать, когда окончилась самая большая война, чему радуюсь до сих пор (отсюда и особенности мировосприятия). В шестнадцать пережил первую любовь ( вместе с первыми стихами) и с тех пор они (любовь и стихи) не покидали меня.
Будучи любопытным от рождения, я хотел быть как все и не как все, хотел объять необъятное (в результате - в моих сочинениях куда больше «широты», чем углубленности). И хотя мне выпала долгая жизнь, мне кажется, что только сейчас начинаю жить заново. Вот такой парадокс.
(Поэт о себе)
Господи, что ты задумал,
что сотворил ты со мной?
Ранил меня красотой,
велел, чтобы я полюбил,
но за миг промедленья
карал меня мёртвой тоской,
но за шаг приближенья
ты меня молнией бил.
Путь родниковой реки
кончится солью морской.
Что-то должно случиться,
знать не желаю что
и, пока не случилось,
я умоляю:
Постой
здесь на границе между
горечью и красотой.
**
— Об этом я уже не напишу,
с той не сойдусь, а там не побываю,
то не прочту, а это не узнаю...
При медленном подходе к рубежу
грядёт необратимое суженье,
глядишь — и выражение «уже не...»
почти спокойно я произношу.
**
Закончив дела и не споря
с моей сухопутной судьбой,
последние годы у моря
с самим я провёл бы собой.
И в солнце, и в дни непогоды
я стал бы у моря бродить,
чтоб все мои годы, все годы
додумать, довспомнить, забыть...
**
ПАМЯТЬ
В том царстве, где всё — не впервые,
где новости все не новы,
иначе живут, чем живые,
и мёртвые там не мертвы.
Сливаются годы с годами,
и ливень по ливню сечёт...
Как цезарь стареющий, память
теряет владениям счёт.
Движенье всегда без движенья
томительной правит страной,
и только игра светотени
меняется вместе со мной.
Держава, где так надоело,
что все направленья — назад...
Часы не идут. И без тела
там бродит душа наугад.
К тому, что меня обступило,
нельзя повернуться спиной,
и всё, что немило и мило,
не хочет погибнуть со мной.
***
БОРИСУ ЧИЧИБАБИНУ
Есть в Крыму Коктебель,
там была наша жизнь хороша -
Сном развеялся Крым с Коктебелем.
(Б.Чичибабин. "Кириллу Ковальджи")
Говорить по душам все трудней в наши душные дни.
Доверяю стихам, но приходят к поэтам они
С каждым годом все реже и реже.
Пу%ʦ2��� ��#P^##C ползет полосой за волной серой гальки накат,
Как подаренный грош, за щекой - сердолик и агат
Все еще бережет побережье.
Я охотно отдам за хохлацкий купон по рублю,
Лишь бы встретиться нам - вдалеке я молюсь и молю
О всевышне дарованном часе,
Долгожданном, когда кипарис заволнуется весь,
Тиражируя весть, что Борис Алексеевич здесь,
С Лилей он на заветной террасе.
Те же розы, кусты тамариска и россыпи звезд...
Море, знаешь ли ты, что Россия - за тысячу верст,
Что твой берег - уже зарубежье?
Думал ли Коктебель, дом Волошина и Карадаг,
Что граница, кромсая страну так и сяк,
Побережье на ломти нарежет?
Катастрофа, державный склероз, но не верится мне.
Как и Вы, я прирос к этой вечно несчастной стране.
Не согласен я с горем, хоть режьте.
И пока я живу и дышу - наяву и во сне
Неустанно ищу у расколотой чаши на дне
Я последнюю каплю надежды.
Как нам быть, дорогой, с разделенной и горькой страной?
А у ней на большой глубине есть запас золотой,
С оскуденьем нельзя примириться.
А во мгле у поэтов есть свой нерушимый союз,
Потому на земле никаких я границ не боюсь,
Как велят нам бессмертные птицы.
***
МОЯ КАРТИНА
- В последнем зале есть еще картина,
она висит одна. Для вас откроем дверь,
вы - наш почетный гость. Мы вас так долго ждали...
...И я вхожу: освещена закатом
картина на стене в знакомой с детства раме -
сидит отец вполоборота к маме,
стол, скатерть с кисточками, три прибора,
печенье, чайник, помидоры,
на патефоне замерла пластинка
и- стул пустой с плетеной желтой спинкой.
- Родные ваши с вас не сводят глаз,
идите к ним, садитесь, стул для вас...
...Шагнул и оглянулся: жаль другую,
откуда я уйду,- картину в раме
снежинок, звезд... дождей и яблок, звезд...
***
МОЛЕНИЕ
Спаси меня от нищенской любви,
от дурачка, от немощи, от хама,
от текстов деревянных, как рубли
и от молчанья черного, как яма.
Спаси от карамазовской глуши,
от слова, истолкованного криво,
от нашей перекрученной души,
не соглашающейся быть счастливой.
Спаси меня от жалости к себе,
от злобы на того, кто невменяем,
спаси родных, живущих в скорлупе
и горько дорожащих этим раем.
Спаси друзей, забившихся в тупик
детей несчастных всероссийской порчи...
Зачем он мне, разумный мой язык,
когда пристало рыкать, выть по- волчьи?
***
Чтобы жить, как положено издавна,
не повеситься сдуру в тоске,
всяк торопится выкроить истину -
кто по выгоде, кто по ноге.
Потребители в каждой обители,
по размеру им вынь да положь,
и настаивают потребители,
чтобы истиной их не обидели:
неприятная истина - ложь!
Все себя поделили, условясь,
и отмеряна каждому часть:
дуракам полагается совесть,
чтоб досталась бессовестным власть.
Все продумано четко и ловко:
с нами Бог, остальные - враги,
и юнец, получая винтовку,
отдает на храненье мозги.
***
ОБРАТНАЯ СИЛА
- Режиссер перепутал. Не так это было,
и Высоцкий не в тот появляется год...
- Но зато у искусства обратная сила -
в сорок первом году Окуджава поет!
- Ну а вещий Олег? Вот спешит он к Дунаю.
Неужели поэта включишь в тот набег?
- Я Россию без Пушкина не представляю -
и Олег без него - не Олег...
*Пушкину было легче стать Пушкиным на почти голом месте — в прошлом веке не было такого давления культуры, как сейчас. Я спросил одного поляка: «Почему вы так часто цитируете его в своих стихотворениях?» Он ответил: «Потому что после него первичным быть уже нельзя».
(Из интервью на 70-летие газете "Вечерняя Москва")
***
Ах, русская классическая проза! -
больнее не придумала вопроса:
рай невозможен по соседству с адом,
преступно быть счастливым, если рядом...
Потом нас умирать учил тиран
во имя пролетариев всех стран.
***
В день осенний у дома Волошина
говорю я не то, что положено:
- Я тебя не увижу зимой,
Коктебель, отправляюсь домой.
Жаль, что ты - не моя колыбель;
я прощенья прошу, Коктебель.
Было лето на лето помножено
для меня, а судьбой для Волошина -
круглый год до пурги в декабре,
до последней норы на горе...
http://video.mail.ru/mail/doosad/315/504.html
http://video.mail.ru/mail/doosad/315/501.html
******
Поэт, прозаик, критик, переводчик Кирилл Ковальджи родился в бессарабском селе Ташлык (сейчас - Одесская область) в 1930 году.
Родился когда Бессарабия была частью Румынии. В 1940-м году пришли русские.
Один из красноармейцев, буквально убитый тем, что мальчик впервые слышит имя Сталина, пытался объяснить: «Это он подарил всем детям счастливое детство!» В войну Бессарабия опять стала Румынией, потом снова советской. До 14 лет Кирилл поменял страну, строй и язык четыре раза. Слушал радио обеих сторон и вел собственный дневник военных действий. События заставили быстро повзрослеть. Мальчик захотел писать — уже о жизни. А спустя годы и учить тому же молодежь: он создал свою студию, из которой вышло несколько поколений известных поэтов...
*Я старался руководить студией так, чтобы моим ученикам казалось, что хозяева там они. Я никогда не закрывал дверей: новенький? — входи, слушай, читай стихи, спорь. Кому не нравилась наша жесткая обстановка, уходили. Критиковали друг друга резко и в лицо. Я все время объяснял: если вы не услышите про себя правду сейчас, то не услышите уже никогда. У взрослых поэтов свои условности. И лицемерие.
...Я лишь помогал питательной творческой атмосфере на студии.
...Сейчас много кружков, в которых собираются тусовки, читают стихи, выдвигается свой гений. Общего течения поколения я не вижу. Есть маленькие водоворотики. Есть разные течения: минимализм, концептуализм, метаметафоризм. Но... после Бродского в России нет крупных величин. По крайней мере, в новом поколении.
...Думаю, в наше время никто не будет читать поэм. Жизнь убыстрилась настолько, что поэзия концентрируется до состояния афоризма. Возможно, это даже не поэзия, а какое-то новое искусство. Молодые поэты стесняются чувств, лирики. Боятся темперамента. Но поэзия всегда должна складываться вокруг личности. Сколько мы знаем о Пушкине, о Маяковском помимо творчества! Мы чувствуем их личность. А вот личность Асеева — не чувствуем.
Что бы ни говорили о литературном процессе, в истории остаются личности, а не направления. Для всех акмеизм — Гумилев, футуризм — Хлебников.
Вот они и остаются. А «измы» становятся не нужны.
... Чувством личности я называю нечто вроде электрического заряда. Без него поэзия невозможна. Поэзия в России зачастую трагична. Увы, и Маяковский, и Есенин были самоубийцами. Сейчас начинают придумывать: Маяковского убили, Есенина убили, Блока отравили.
Преступлений было много, но убивали в то время по-другому...
Нет, они сами предчувствовали свою судьбу — как все гениальные люди. Может быть, потому и успели так много: знали, что времени у них нет. Вот Лев Толстой никуда не спешил, перекладывал «Хаджи Мурата» много раз из ящика в ящик.
Вопрос:
- Кто-то из современных поэтов сказал, что нынешняя поэзия — это рифмованная проза, а настоящая поэзия давно умерла.
— Поэзия займет свою маленькую, но почетную нишу. Но большие аудитории она может собирать разве что на концертах бардов. Поэзию к прозе начал приближать еще Пушкин (прочтите хотя бы «Домик в Коломне» или некоторые главы из «Онегина»). Но думаю, что скоро этот период должен закончиться. Мы дошли до тупика. Европейская поэзия уже отделила поэзию от прозы, и довольно резко: герметизм, визионерство, полубред — но никакой рассуждательности. У нас многие сами портят свои стихи.
(Из интервью на 70-летие газете "Вечерняя Москва")
"...в целом нынешняя литература ничего не добавила к тому, что я знал и без нее. Теперь действительно добавить к сказанному классиками не так легко. Когда я читал в свое время Толстого или Достоевского, они мне открывали огромные новые миры.
Как оптимист я могу сказать, что всё будет хорошо, а как трезвый наблюдатель должен сказать, что пока всё плохо. Потому что книжки, которые выходят в Москве, скажем, в Иркутск уже не попадают. Или даже в Питер. Это не вина литературы, обрушилась система книгораспространения по стране. Спасибо Александру Москаленко за антологию. Очень хорошо! Но всего сто экземпляров! Это уже показатель того, что дело плохо. Антология – раритет?! Вы говорите, что Блок издавал сборники по 500 экземпляров, или о тиражах при Пушкине… Но тогда вся читающая Россия, вся интеллигенция читала. Теперь то, что читают в Москве, до Перми, может, и не доходит. Надеюсь, со временем дело поправится. Найдется какой-то бизнесмен, который восстановит систему книгораспространения по России. А, может быть, и государство поможет, чтобы и библиотечный коллектор покупал «некоммерческие» книги. Сейчас же он отказывается брать поэтов. И так, мол, денег мало…
Здесь уже говорили о Донцовой-Дашковой. Но это же другой жанр. Это не литература. Это что-то другое: не искусство, а товар. Масскультура всегда существовала и будет существовать, занимая свою нишу. Но еще большая опасность для литературы – побеждает так называемое визуальное восприятие мира через телевизор, видео, дисплей, Интернет. И многие перестают читать. Знаю ребят, сверстников моих сыновей и внуков, которые уже не читают книги. Скажем, я им говорю: прочти «Тихий Дон» или «Войну и мир». Они отвечают: а зачем, я видел фильм. А что сделали сейчас в телесериале с Есениным, с интерпретацией поэта, мнимого убийства его и так далее… 11 серий национального оскорбления! Миллионы на это потрачены. Кто может остановить такой маховик? Видимо, нет еще гражданского общества, которое могло бы оказать пошлости деятельное сопротивление… Впрочем, во всяком плохом деле есть и хорошая сторона: многие, возбужденные фильмом, бросились читать Есенина. Многие возвращаются собственно к поэту. Все тома Есенина, которые были в магазине, исчезли, раскуплены.
Что касается литературы в общем, то не литература кончилась, а кончилась какая-то ее эпоха. И начинается другая. Серьезное искусство будет искать себе читателя подстать. Оно будет по-своему элитарным, и соответствующая ему литература будет жить. Массовой она и не должна быть. И лидеры общественного мнения будут продвигать культуру в массы.
Говорят, сейчас в литературе – пауза. Не знаю. Паузы бывают на поверхности. Нам только кажется, что ничего нет, а в глубине уже что-то созрело.. Вот, скажем, я в 1952 году жил студентом в Переделкине. Вокруг меня обитали классики. Я думал, никто из них уже ничего хорошего не пишет. Потом узнал, что в 150 метрах от меня Пастернак писал «Доктор Живаго». Вот вам и пауза. Или – на поверхности вроде бы ничего нет, а потом вдруг возникает через сорок лет «Мастер и Маргарита», возвращается Платонов. Текущий литературный процесс – вещь весьма условная. Но для нас, современников, он важен. Мы в меру своих сил его участники, и кто-нибудь обязательно напишет нечто «потрясное»…".
(Из выступления в декабре 2005 года на "Круглом столе" по теме: "1996-2005: десять лет, которые потрясли / не потрясли русскую литературу")
Во время войны Ковальджи скитался по странам Восточной Европы. Первые стихи опубликованы в 1947 году. В середине 1950-х, поступив в Литературный институт, оказался в Москве, где и остался жить.
Член Союза Писателей СССР (1956). Избирался членом правления Союза Писателей (1956-59), секретарем Союза Российских Писателей (1991-95), Союза Писателей Москвы (с 1995). Член Русского ПЕН-центра. Член редколлегии альманаха “Кольцо А” (1994).
Награжден медалями “За доблестный труд” (1970), “За трудовую доблесть” (1980), Почетной грамотой Президиума ВС РСФСР. Заслуженный работник культуры (2005). Лауреат литературной премии “Венец” (2000).
В 2007 году в издательстве “Время” вышла книга Кирилла Владимировича "Избранная лирика".
В книгу вошли стихотворения из сборников "Тебе. До востребования", "Зерна", а также новые, ранее не публиковавшиеся произведения.
Для Ковальджи характерны непредсказуемость, свободный переход от сонета к велибру, от романтической влюбленности к иронии, от злободневности к философии. Он "играет" на самых разнообразных инструментах, всегда оставаясь верным себе. Его вхождение в литературу, лишенное заданности и суетливости, было медленным, негромким, но неуклонным. Он приверженец духовной независимости и стремления к гармонии.
Люби, пока не отозвали
меня. Люби меня, пока
по косточкам не разобрали
и не откомандировали,
как ангела, за облака.
Люби, пока на вечной вилле
не прописали, и Господь
не повелел, чтоб раздвоили
меня на душу и на плоть.
Люби, пока земным созданьем
живу я здесь, недалеко,
пока не стал воспоминаньем,
любить которое легко...
****
Кирилл Ковальджи наделен тонкой, отзывчивой душой.
жемчужина – женщина
говорите – это не рифма?
но недаром в жемчужине слышится женщина
и анаграммой – мужчина...
*
В женский праздник в День 8-го марта Кирилл Владимирович поздравил
меня как всегда в своей манере тонкого юмора и изящества:
Этот условный праздник - безусловный повод
нежно поприветствовать вас!
Кирилл
Его манеру общения невозможно повторить. Его культура, интеллигентность
не на одну голову выше, ибо, такие как он в нашу пору становятся
*Последними из Могикан...
Елена Зейферт в своей статье *ИСПОВЕДЬ И МУЗЫКА КИРИЛЛА КОВАЛЬДЖИ пишет:
Кирилл Владимирович принёс в русскую поэзию тонкий отзвук романской культуры. Недаром его по-особому, как «своего» ценит Молдавия. Он родился в Бессарабии (тогдашней Румынии) и, владея русским как родным языком, на котором говорили в его семье, в совершенстве знает румынский. Язык Эминеску порой вплетается в русскую ткань его стихов. К примеру, лирический герой размышляет о рифмах, с которыми созвучно русское слово «любовь» и его румынские синонимы, и эти звуковые сопряжения наводят его на душевные открытия...
Самое светоносное и духовное, что родила Россия, – это поэзия, литература, культура. И эта истина – в каждом поэтическом жесте Кирилла Ковальджи.
Вечные темы у Ковальджи звучат свежо и по-новому мудро. Темы рождения, жизни, смерти поворачиваются новыми, неизведанными ранее гранями. Его лирический герой «прав перед любым судом» – он строил дом. Откровения любящего сердца, пиетет к женщине, особое внутреннее зрение лирического героя, умеющего любить и призывающего любимую любить его земного, «пока не стал воспоминаньем, которое любить легко», отличают любовную лирику Ковальджи, отражая незыблемые константы его личности. А философская лирика Ковальджи проста и многомерна, как то, с чего она слепок, – жизнь.
«Музыка отделяется от автора, исповедь – никогда».
****
.....
я слишком жив, не уложиться мне
в горизонтальный круг существованья, —
не яблоко, не облако, не зяблик,
невидимую ось ищу на ощупь,
бросаю по сквозящей вертикали
и вверх, и вниз — раздвоенный вопрос.
За то, что я не сплю, а вопрошаю,
отказано мне в вечном повторенье,
но единичный может приподняться
над временем. Один — не воин в поле,
но волен поле в песню претворить.
И музыка, и муза, и молитва —
над временем. У музыки ли спросишь,
ей сколько лет и где она ночует,
когда она уходит от тебя?
И музыка, и муза, и молитва
в свободном измерении живут,
где человек проходит через стены
и птица пролетает сквозь стекло, —
не одинока боль, сны не отдельны,
не расстаётся с тополем звезда.
Вот только это, видишь, только это
я, тонущий во времени, бросаю
на берег неизвестно для кого...
**
Неосознанная вроде
с тайной смысла и числа
жизнь, которая проходит,
жизнь, которая прошла.
Карта, что была в колоде,
на ладонь мою легла —
жизнь, которая проходит,
жизнь, которая прошла.
И отводит, и подводит,
и творит свои дела
жизнь, которая проходит,
жизнь, которая прошла.
Тень заката в мире бродит,
но мучительно мила
жизнь, которая проходит,
жизнь, которая прошла…
*
Сдуру да смолоду жаждешь
быть непременно любимым, —
после поймёшь: самому
надо любить и прощать.
*
А что значит любить
среди гнева и боли?
Сколько можешь простить —
столько любишь, не боле.
*
Писать, когда другим не пишется,
любить, когда другим не любится,
внимать, когда другим не слышится,
растить, когда другими губится...
****
… Жить, принимая всё,
Всё, что можно, пусть будет испытано;
Жизнь городов и сёл
Сердцем открытым впитывать,
А потом, взвесив жизнь в тишине,
Говорить о том, что прочувствовал,
О том, что скопилось во мне
По дням и ночам без устали —
И сгореть на таком огне!
Я родился, чтоб жить любопытствуя,
Благодарно и жадно жить,
И об истине бескорыстно
Для живущих стихи сложить.
Эти строки Кирилл Владимирович написал ещё в пору своего девятнадцатилетия.
И как он потом напишет в своей биографии:
*Простодушное стихотворение, своеобразное кредо, которое мне теперь интересно (как документ!) тем, что я, во-первых, интуитивно связывал свое «созревание» с долголетием, во-вторых, не спешил вступать в поэтическую роль. Мне просто хотелось жить, понять жизнь, чтобы рассказать о ней. Никакого тщеславия. Нечто вроде ответственности летописца: будто кто-то мне поручил свидетельствовать «о времени и о себе». Я и следовал этой «программе», будучи одновременно погружен в современность и приподымаясь над ней. Считался с настоящим, но был свободен от него. Никогда целиком и полностью не сливался ни с одной жизненной (и житейской) ипостасью. Отсюда постоянное (порою мучительно противоречивое) чувство некоего своего превосходства и вины. И то и другое не следовало афишировать… Замечательно сказал Пастернак (в письме к Шаламову от 4 июня 1954 г.): «Меня с детства удивляла эта страсть большинства быть в каком-нибудь отношении типическими, обязательно представлять какой-нибудь разряд или категорию, а не быть собою… Как не понимают, что типичность — это утрата души и лица, гибель судьбы и имени». Я тоже с детства это чувствовал, при всех внешних компромиссах все-таки избегал совпадения с какими бы то ни было «категориями», чурался постоянной роли, определившегося «имиджа», клетки. Сказано: «Быть в мире, но не от мира сего». Похоже на эпитафию Сковороды: «Мир меня ловил, но не поймал». Как убого на этом фоне выглядит пресловутая ленинская формула «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Нельзя и — можно! Даже должно. Потому в кругу любых догм я потенциальный еретик, готовый признать правоту оппонента, если он действительно прав… Мне не свойственна «энергия заблуждения». Потому и в литературной жизни я «беспринципен»… Эта моя особенность трактуется порой как житейская уклончивость, как отсутствие сильного характера. На поверхности действительно то ли зыбь, то ли рябь, но под ней все-таки неуклонное и вполне определенное течение. В русской поэзии достаточно сильных характеров и ярких дарований. Однако в моих стихах при желании можно найти что-то такое, чего нет у сильных и ярких. К тому же я — не только стихотворец, а (по словам одного знакомого) «разветвленный человек». Наверное, в отличие от Маяковского — «тем и интересен».
По этим принципам продолжает жить Кирилл Владимирович и сейчас!
Он всегда в пути - и в творческом и в прямом смысле...
*
Молодость прошла, но яркий хвост
этой изумительной лисицы
через бездну возраста, как мост,
тянется в моей судьбе и длится.
Молодость струится среди звезд —
хвост уже промчавшейся кометы,
чья орбита — убыль или рост,
временные вечности приметы…
*
ЗА ЭТОЙ ДВЕРЬЮ…
За этой дверью правда обо мне.
А я спешил. Стучал в другие двери,
где нет вопросов, где живёт доверье,
неведенье подобное весне.
Пока живу, я не сыграю в ящик,
пока пою, та правда не нужна,
пока люблю, вся мудрость в настоящем,
а будущему с прошлым — грош цена.
Но в тишине, в бессоннице — итоги
встают передо мной наедине:
я вижу — дверь, где правда обо мне,
распахнута. Я медлю на пороге.
Всё, что не знал, — предъявится мне вдруг,
всё, что забыл, — напомнится… Как воры,
в засаде — сплетники и репортёры,
среди зевак — о Господи! — мой внук.
А где критерий? Слава до потери
стыда? И правда до блохи?..
Я за собой захлопну плотно двери,
из-под неё просуну вам стихи…
*
Через поэзию России
любить Россию я могу
. . . . . . . . . .
Через поэзию России
любовь к России берегу...
*
Я был молод. Давал гастроли.
Постарел. В двадцать первом веке
ни в какой не снимаюсь роли,
а копаюсь в своей кинотеке.
Ворошу переходы — годы,
вспоминаю свои театры,
но не пьесы ценю — эпизоды,
а больше всего — стоп-кадры.
*
Спасались у Ноя
все твари по паре,
а мир мой со мною
в одном экземпляре…
Особый, отдельный,
единственный, штучный,
с тоской неподдельной
развилки разлучной.
Оазис мой, остров
для личных просмотров,
но радости мало:
что сцена без зала...
*
ВОЗРАСТ ПОЭТА
Что в юности ответственности груз
и что — литературные верхи?
Прекраснодушие и легкий вкус
благословили сочинять стихи.
И несмотря на годы и на рост,
остался еретический подвох,
серьезность с несерьезностью внахлест
на рубеже двусмысленных эпох.
Нет жаркой торопливости письма,
но есть зато знакомство с высотой,
соль опыта, изюминка ума,
п о э з и и р о м а ш к о в ы й н а с т о й...
************
В ЭТОТ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ ЮБИЛЕЙНОГО ГОДА
80-ЛЕТИЯ,
думаю выражу мнение многих, если не всех, что мы:
ОТ ВСЕЙ ДУШИ ПОЗДРАВЛЯЕМ МНОГОУВАЖАЕМОГО МЭТРА РУССКОЙ ПОЭЗИИ
С ДНЁМ ЕГО РОЖДЕНИЯ И ПОЖЕЛАЕМ ЕМУ ДОЛГИЕ ЛЕТА,
ТВОРЧЕСКИХ СИЛ И БЕСКОНЕЧНОЕ КОЛИЧЕСТВО ПРЕКРАСНЫХ СТРОК
БУДЬ ТО В ПРОЗЕ ИЛИ ПОЭЗИИ!
ИЗ ОТЗЫВА СТИХИРЯН:
...Неумолимо бежит время, и в его ускорительном беге протекает наша суетная, обыденная жизнь, скрывая от нашего усталого глаза, уха истинную красоту мира, и человеческого таланта. Встреча на Вашей страничке с Кириллом Ковальджи в День его Юбилея даёт нам возможность, посредством его стихов, воспоминаний, размышлений и высказываний о нём, выставленных Вами в этой подборке, понимать, как богат, и духовен человеческий мир талантливого Художника, каковы истинные ценности жизни, её мудрость. Им�ost_tools" style
|
|
