Я перевёл тебя в область мечты
Ты белкой в России была
Ты белкой в России была,
доверчиво-дикой была ты,
была ты ручной и крылатой,
крылатой, не зная крыла;
летела в лесные палаты,
где рдели сквозные закаты
и молча сгорали дотла.
Пушистый комочек тепла,
ты жалась во мраке дупла,
когда октябри моросили,
не знача ни бедной России,
ни боли сознанья, ни зла.
Я знаю: теперь и когда-то
ни в чем не была виновата, –
за что и откуда расплата,
зачем с пепелища заката
летит золотая зола?
Россия, Россия, Россия...
Постой, надвигается мгла;
я сна не увижу красивей,
чем тот, когда в бедной России
ты белкой лесною была.
Откуда удары набата,
чья это беда и утрата,
по ком это – колокола?
По веткам горящим бежала,
сквозь пламя – живая стрела...
В глазах твоих отблеск пожара,
неведомой боли игла.
* * *
Двадцатый век. Россия. Что за бред?
Сюжет невероятного романа,
Шальное сочиненье графомана,
Где не наложен ни на что запрет.
От океана и до океана
Империя, которой равной нет,
Вдруг распадется и из мглы дурмана
Преображенной явится на свет.
Россия не двуглавой, но двуликой,
Растоптанной, великой, безъязыкой,
Отмеченной судьбою мировой
Встает до звезд и валится хмельной,
И над ее последним забулдыгой
Какой-то гений теплится святой.
Баллада о доме
– Как я жил? Я строил дом
на песке. Волна смывала...
Только в детстве горя мало,
если можно всё сначала
и не важно, что потом.
Шел по жизни с другом рядом,
с женщиной встречался взглядом,
оставался с ней вдвоем:
занят был одним обрядом –
возводил незримо дом.
– Не поэты строят дом,
а поэт рожден бездомным,
одержимым, неуёмным,
жить он призван под огромным,
под вселенским колпаком...
– Но война повинна в том,
что всю жизнь я строил дом.
Шла война стальным парадом
по садам и по оградам,
двери высадив прикладом,
сапогами, кулаком...
Что я мог? Я строил дом
спорил с холодом, огнем,
снегопадом, бурей, градом,
смертью, голодом, разладом,
одиночеством и адом:
что б ни делал – строил дом,
чтобы дети жили в нем,
чтобы женскою улыбкой
он светился день за днем...
Стены дома в жизни зыбкой
я удерживал с трудом.
– Хороши снаружи стены,
изнутри – нехороши
и чреваты чувством плена
одомашненной души.
Парадоксы – аксиома,
это женщине знакомо,
той, что за и против дома,
что бунтует и в тоске
молча делает проломы
в стенах и на потолке;
а еще - взрослеют дети
и мечтают на рассвете
дом покинуть налегке...
– Я любим и ты любима,
злые ветры дуют мимо,
но душа неизъяснима,
все мы строим на песке...
Я меняюсь вместе с домом,
он просвечен окоёмом,
мировым ночным объемом –
дом висит на волоске,
он спасется – невесомым,
рухнет, если – на замке.
Я хожу теперь по краю,
ничего теперь не знаю,
но перед любым судом
буду прав.
Я строил дом.
* * *
Суждено горячо и прощально
повторять заклинаньем одно:
нет, несбыточно, нереально,
невозможно, исключено...
Этих детских колен оголенность,
лед весенний и запах цветка...
Недозволенная влюбленность –
наваждение, астма, тоска.
То ль судьба на меня ополчается,
то ли нету ничьей вины; –
если в жизни не получается,
хоть стихи получаться должны.
Комом в горле слова, что не сказаны,
но зато не заказаны сны; –
если руки накрепко связаны,
значит крылья пробиться должны.
* * *
Я перевел тебя в область мечты.
Так свети в холодке красоты
из заоблачного предела!
Что ж опять мне встречаешься ты
на земле среди суеты
образ призрачный, пустотелый?
* * *
Люби, пока не отозвали
меня. Люби меня, пока
по косточкам не разобрали
и не откомандировали,
как ангела, за облака.
Люби, пока на вечной вилле
не прописали, и Господь
не повелел, чтоб раздвоили
меня на душу и на плоть.
Люби, пока земным созданьем
живу я здесь, недалеко,
пока не стал воспоминаньем,
любить которое легко...
Моя картина
– В последнем зале есть еще картина,
она висит одна. Для вас откроем дверь,
вы – наш почетный гость. Мы вас так долго ждали...
...И я вхожу: освещена закатом
картина на стене в знакомой с детства раме –
сидит отец вполоборота к маме,
стол, скатерть с кисточками, три прибора,
печенье, чайник, помидоры,
на патефоне замерла пластинка
и – стул пустой с плетеной желтой спинкой.
– Родные ваши с вас не сводят глаз,
идите к ним, садитесь, стул для вас...
...Шагнул и оглянулся: жаль другую,
откуда я уйду,- картину в раме
снежинок, звезд... дождей и яблок, звезд...
День свободы
Распахнулись свободно ворота тюрьмы,
ни собак, ни охранников нет.
Удивляется, жмурится – из полутьмы
узник совести вышел на свет.
Узник совести взял свою старую шляпу,
очки, ботинки, серый пиджак
и на новую землю сошел, как по трапу –
ни решеток нет, ни собак.
Но зато есть пляж, молодые люди,
пиво в банках, шприцы, песок,
голые попки, открытые груди,
автомобили, мобильники, рок...
– Двадцать лет я молился, поверьте,
стены камеры словом долбил,
говорил о любви и о смерти,
одиноко и гордо любил;
Понял я, что прекрасна свобода,
если люди друг другу верны.
Друг единственный – больше народа,
а любимая больше страны!
– Что с тобой, что бормочешь, папаша?
Выбрось шляпу, долой пиджак,
сбрось предрассудки, книги,
скрипки, брюки, вериги –
за полсотни зеленых
я любовью с тобою займусь
прямо здесь – никто не оглянется –
ты свободен, папаша. Свободен!
Что с тобой?..
Все роли
– Всевышний написал все бессмертные роли
для земной и небесной любви.
Гениальные роли – мужскую и женскую.
Выбор большой – от классических, уникальных
до бездарных, провальных.
В небесах (во вселенных и в генах)
метатекст утвержденных ролей
для шутов, для любовников, для королей.
Что мне делать мальчишке – провинциалу
среди руин недавней войны?
Настал мой черед себя примеривать к роли.
О тексте надо догадываться, импровизировать на ходу.
Как играли Антоний и Клеопатра,
или Ромео с Джульеттой?
Я впервые на этой планете.
Моя отсебятина в вечном сюжете.
Мои сочинения, мои расшифровки,
мои переводы, Его заготовки.
Мои примечания, Его заголовки...
Роль исчерпана, дети выросли,
Внуки ко мне прибегают с вопросами.
Что им сказать?
Нелегко быть соавтором Господа Бога!
* * *
С тобой мы на плоту, у мира на виду,
не пощадило утро нашу наготу,
и нас река не повлекла назад.
Твой муж стоит на правом берегу,
моя жена на левом берегу,
а впереди грохочет водопад...
* * *
В этом городе мы оба
раззнакомились, похоже, –
не столкнуться нам до гроба.
в вечном вареве прохожих...
Двойники твои, девицы
зря мелькают предо мною.
Ты теперь в Москве-столице
за китайскою стеною.
Но чтоб и рукой не двинуть,
не коснуться телефона,
надо в прошлое откинуть
всю тебя – во время оно!
Отодвинуть всю куда-то,
чтобы не было возврата.
Адрес: Прошлое. И дата –
старых ран координата...
Ровесникам
Мы – дети ложного стыда…
А стоит ли винить эпитет,
когда свободные стада
стыд без эпитета
копытят?
Пускай у торга свой девиз,
сильней свободы предрассудки;
удел тургеневских девиц –
им не раскрыться
в камасутре!
Бог с ними!
С нами.
Вот она –
страна любовного искусства,
где, как берлинская стена,
у ложа рухнул
нож Прокруста!
Но только жаль, что навсегда
отменит
секса том учебный
ледышку ложного стыда
весны моей,
весны ущербной…
* * *
Малограмотным был, постигая постель,
И несытым уйду, при прощанье жалея:
жизнь прошла без эротики Эммануэль,
что под музыку Фрэнсиса Лея.
Впрочем, что ж я… Эротика всё же была:
вороватая – в послевоенных развалинах …
Репродуктор про славные наши дела
докладал со столба, – про великого Сталина,
а под ситцем нащупывали бедро
мои пальцы – в разведке той своевольный
был важнее и слаще, чем зло и добро,
плод запретный от Евы – подружки школьной.
Продолжается жизнь в мельтешении лет,
перед временем плоть отступает в бессилии,
не щадит и Кристель. В миллионах кассет
наслаждается та – без теперешней Сильвии…
Но спасибо, что в образе Эммануэль
ее голая правда в подарок оставлена,
чтобы гол был король, попиравший постель, –
это я намекаю на хилого старого Сталина!
* * *
Сталин видел всё
по всей стране со стен
он смотрел немигающим взглядом
(ах на стены мы вешали сами
эти глаза над усами!)
а он
блуждал по Кремлю, как крот,
всё вынюхивал ходы и выходы, –
но ни черта не видел
в окружении
своих немигающих глаз.
Старая история
Вспомни: сами хлопали ладони
Человечку с задницей на троне.
Речи пышны, оды голосисты,
Мудрецы синеют от натуги,
но ему нужны не монархисты,
а безоговорочные слуги.
Он зевает от державной скуки.
Речи пышны, голосисты оды,
Но ему милы не патриоты,
А рабы, доносчики и суки.
© Кирилл Ковальджи, 1975 – 2007.
© 45- я параллель, 2007.
