Зачастую – из столичного далека. И даже из вовсе далекой Америки… Стихи еще недавно опального, бездомного, никому не известного омского поэта вошли в антологию «Русская муза XX века», включены в антологию «Русская поэзия XX столетия», изданную в Лондоне на английском, наконец – в нашумевшую антологию «Строфы века».
Аркадий Кутилов родился в 1940-м в Иркутской области, в таежной деревне Рысьи. Своей редкой фамилией (зачастую воспринимаемой как псевдоним) он несомненно обязан протекающей в тех местах небольшой речушке Кутил. По его собственному признанию, писать стихи начал поздно, лет с семнадцати – до того едва ли не единственной, всепоглощающей страстью была живопись, отступившая затем на задний план. Начал со стихов, которым сам же и дал определение – «таежная лирика»:
…Встает в тиши холодная заря,
мороз, как бык, вылизывает спину…
К сожалению, этот пласт его творчества наименее сохранился. Уцелел длинный перечень, где рукой поэта выписаны лишь первые строчки стихотворений: «Звенели кони. Ржали колокольни…», «В синих чащах полно подлежащих…»…
Аркадий Кутилов. Фрагмент фото 1984 года
В начале 60-х Аркадий проходил армейскую службу в Смоленске и вошел там в литературный круг: сблизился с местным литературным объединением, участвовал в семинаре молодых писателей – и даже заслужил высокую оценку Александра Твардовского. Он сделался очень популярен в литературных и читательских кругах города, его стихи охотно печатали областные и армейские газеты – он даже стал автором гимна Смоленска!
Будущее совсем еще молодого стихотворца обещало сложиться весьма по советским меркам благополучно. Но тут случилось событие, наложившее отпечаток на всю его дальнейшую судьбу. Аркадий и еще пятеро солдат устроили в части выпивку. Пили антифриз. В живых остался один Кутилов. В тяжелом депрессивном состоянии его демобилизовали...
...В родную деревню Аркадий вернулся совсем другим человеком, до конца дней затаив в душе вину – за то, что остался в живых. В сохранившихся автобиографических набросках он пишет об этом периоде скупо: «В подавленном состоянии, потеряв интерес ко всему, я жил в деревне, считая, что жизнь прошла мимо. Самое яркое событие того времени – это момент, когда я впервые серьезно оценил водку. Работал корреспондентом районной газеты, неумеренно пил, распутничал и даже не пытался исправить положение».
Аркадий Кутилов в армии
Есть сведения, что Твардовский разыскивал внезапно исчезнувшего из поля зрения молодого поэта, но из части, где тот служил, сообщили о… его смерти. Уже в конце 80-х Владимир Лакшин вспоминал, что автор «Теркина» как-то рассказывал ему об «удивительно талантливом солдатике, насмерть отравившемся антифризом»…
Депрессия длилась около года, затем Аркадий с головой уходит в стихи и пишет невероятно много – пугая родных уже тем, что сутками не отрывается от бумаги. Поначалу это все та же пейзажная лирика, но уже скоро зазвучала и другая струна – стихи о любви:
…Они бескрылы, но имеют силы
нас окрылять, бескрылых мужиков!..
О Кутилове заговорили, заспорили. Ему прочили блестящее литературное будущее. Его стихи, многократно переписанные, начинают ходить по рукам едва ли не по всей Сибири…
Поэт Аркадий Кутилов в молодости
После смерти матери в 1967-м Аркадий Кутилов с молодой женой и сыном неожиданно уезжает на почти незнакомую ему иркутскую землю, где когда-то родился – на родину покойного отца. В течение года работал в районной газете, много ездил, взялся за прозу.
Наметившийся семейный разлад заставил вернуться в Омскую область. Некоторое время он вел кочевой образ жизни сельского журналиста, работал в районных газетах, нигде подолгу не задерживаясь…
В конце 60-х, потеряв почти одновременно все – семью, дом, работу, брата, Кутилов окончательно перебрался в Омск и оказался абсолютно никому не нужным. Начинается страшный бродяжий период протяженностью в семнадцать лет: его домом, его рабочим кабинетом становятся чердаки, подвалы, узлы теплотрасс…
В селе Бражниково. С почитательницами
Именно в эти кошмарные годы произошло его окончательное становление как поэта. На смену «таежной лирике» пришли совершенно иные стихи:
...Мир тоскует в транзисторном лепете,
люди песни поют не свои…
А в Стране дураков стонут лебеди,
плачут камни и ржут соловьи.
Мир таскает одежды тяжелые,
мир в капроне от зноя зачах…
А в Стране дураков ходят голые,
чтоб кинжалы не прятать в плащах.
Мир поклоны кладет дяде Якову,
если голос у Яшки – гроза…
А в Стране дураков всякий всякому
правду-матушку режет в глаза.
Мир в угрозах и денежном шелесте
рвет любовь у законной жены…
А в Стране дураков бабьи прелести
не дороже простой ветчины.
В вашем мире начальники старшие
даже в песнях почтения ждут…
А в Стране дураков даже маршалы
даже улицы даже метут.
В общем, так, – попрощайтесь с сестричкой,
отряхните коросту долгов, –
и с последней ночной электричкой
приезжайте в Страну дураков!
Система отреагировала примитивно и стандартно – принялась прятать его в психушки, «привлекать» за бродяжничество. «Я опять в плену у своих», – писал Кутилов на волю.
Лида Гартунг. Жена поэта Аркадия Кутилова
Нет худа без добра. Поневоле лишенный спиртного, он писал «запойно», почти круглосуточно. Тысячи стихов, десятки поэм, родившихся за колючей проволокой, за больничным забором. Все это периодически изымалось и зачастую просто уничтожалось, воссоздавалось заново и изымалось вновь, и снова выносилось на волю в выдолбленных каблуках зековских ботинок, в переплетах «дурацких» альбомчиков.
Начиная с середины 70-х и до последних дней Кутилов писал без всякой надежды увидеть свои творения напечатанными: власти наложили окончательный запрет на само его имя. И не за одни лишь крамольные стихи. Были шумные литературные и политические скандалы… Были эпатажные «выставки» картин и рисунков прямо на тротуарах, в центре Омска…
Было «глумление» над «серпастым и молоткастым», страницы коего, за отсутствием иной бумаги, поэт сплошь исписал стихами… В конце 70-х, в самый пик брежневского правления, Кутилов вышел на центральную улицу города, повесив на грудь портрет генсека, вставленный в сиденье унитаза…
Этим многое сказано и об отце...
Думается, часто он намеренно провоцировал власти, чтоб оказаться снова в тех самых «человеческих условиях» и излить на бумаге то, что накопилось. Некоторые, вспоминая эти «выходки», и по сей день считают его ненормальным. Но он обладал редкостной психической уравновешенностью. Он всегда был спокоен и убийственно ироничен. Он не способен был поднять руку на человека даже ради самозащиты. А его острого языка побаивались не только власти, но и собратья по перу...
За несколько месяцев до смерти поэта облеченные властью держиморды откровенно его предупреждали: «Не угомонишься – пришьем потихонечку, и никто не узнает, где могилка твоя». В одном из последних стихотворений Кутилов описал и саму свою смерть:
Меня убили. Мозг втоптали в грязь.
И вот я стал обыкновенный «жмурик».
Моя душа, паскудно матерясь,
сидит на мне. Сидит и, падла, курит!..
…Еще в начале семидесятых, получив обнадеживающий ответ из одного солидного столичного журнала и уже ожидая публикации, Кутилов писал: «Это и будет Слава! Вот, паскуда, в какое неподходящее время – когда умерла мать, умер брат, умерла надежда и даже Муза Дальних Странствий отбросила хвост!»...
...Но слава тогда так и не пришла. И по сей день не очень-то спешит…
Интеллигентный «бич», которого травили все... Итак, стихи Аркадия Кутилов:
Книга Жизни — мой цвет-первоцвет!
Имена, как цветы на полянке…
В темных чащах — таинственный фет,
на озерах — кувшинки-бианки…
***
Белый дым, голубой березняк
да подсолнухи ростом до крыши.
Иван-чай, паустовский да мак.
Подорожник, ромашка да пришвин…
***
А в детстве все до мелочей
полно значения и смысла:
и белый свет, и тьма ночей,
крыло, весло и коромысло…
И чешуя пятнистых щук,
цыпленок, коршуном убитый,
и крик совы, и майский жук,
и луг, литовкою побритый.
Как в кровь — молекула вина,
как в чуткий мозг — стихотворенье,
как в ночь июльскую — луна, —
в сознанье входит точка зренья.
***
Они бескрылы
Боготворю их, солнечных и милых,
люблю сиянье знойное зрачков…
Они бескрылы, но имеют силы
нас окрылять, бескрылых мужиков!
Границы платьев берегут их прочно…
Я, нарушитель ситцевых границ, —
они бескрылы — видел это точно!
А, впрочем, кто их знает, этих птиц…
Поэт за работой. Он хотел, чтобы пером...
***
Ей совсем немного надо,
этой женщине в летах:
пудра, крем, духи, помада,
лак бордовый на ногтях…
Да еще кусочек лета,
яркий зайчик на стене…
Да еще чтоб кто-то где-то
увидал ее во сне.
***
Сидят в луну влюбленные собаки,
молчат пока, вбирают голоса…
А мимо — шапки, рыжие, как маки,
а мимо — звезды, окна и глаза…
Спешат в мороз одетые подружки,
бредет куда-то сам собой тулуп…
Смешные, чуть усталые избушки,
и вместе с дымом — музыка из труб!
***
Идеи дикие глотаю,
читаю Брэма и Дидро…
Всю ночь сижу, изобретаю
тарелку, ложку и ведро…
Мне Джемс Уатт — прямой начальник,
весь мир — не больше, чем товар…
Я изобрел утюг и чайник,
велосипед и самовар…
Я луч звезды разбил на звенья,
открыл породу новых рыб.
В пределах музыки и пенья
я изобрел тележный скрип.
Я с неба звезды не хватаю,
но плещет творческий экстаз…
и я опять изобретаю
топор, пилу и унитаз…
Я — исключенье всяких правил,
с мировоззрением кривым…
Мой мозг трагично неисправен,
и уж ничем не исправим.
Рукопись Аркадия Кутилова, его рисунки к собственным стихам
***
Она ушла, и небо не упало,
и за окошком взрывы не видны…
Держу стакан, а в нем — четыре балла
прозрачной газированной волны.
***
Деревня Н. не знала гроз.
Покой и тишь — ее основа…
Но в каждом доме был Христос
с лицом Емельки Пугачева.
***
Вкладыш к моей трудовой книжке
Вот я умру, и вдруг оно заплачет,
шальное племя пьяниц и бродяг…
…Я был попом, – а это что-то значит!
Я был комсоргом, – тоже не пустяк!
Я был мастак с багром носиться в дыме.
Я с топором вгрызался в синий бор.
Я был рыбак, и где-то на Витиме
мой царь-таймень не пойман до сих пор.
Я был художник фирмы «Тети-мети».
Я под Смоленском пас чужих коров.
Я был корреспондентом в райгазете
и свел в могилу двух редакторов.
Учил детей и им читал по книжке,
как стать вождем, диктатором Земли…
И через год чудесные мальчишки
мою квартиру весело сожгли!
Я был завклубом в маленьком поселке.
Поставил драму «Адский карнавал»…
И мой герой, со сцены, из двустволки,
убил парторга. В зале. Наповал.
Бродягой был и укрывался небом.
Банкротом был – не смог себя убить…
Я был… был… был… И кем я только не был!
Самим собой?.. А как им надо быть?..
Слава пришла. Но поздно. И как-то рвано...
* * *
Жизнь моя, поэзия, подруга…
Я в стихах тонул, горел и мерз…
Очи мне выклевывала вьюга,
хоть прошел под вьюгой много верст.
Скажут: поза? Да, возможно, поза…
Жизнь – она из поз и прочих крох.
Пусть сгниет раздавленная роза,
а в гнилье взойдет чертополох!
Я не жду бессмертья ни минутки,
мне дороже – пальцы на струне,
чтоб рядком сидели проститутки,
весело болтая обо мне.
***
Эх, Аркаша, нам ли горевать
в двух шагах от ядерного взрыва!..
Знай работу, «телек» и кровать,
да в субботу – пять бутылок пива.
Соблюдай умеренность в любви,
не умей свистать разбойным свистом
и во сне удачу не зови,
и не пей с лихим авантюристом.
Не теряй ни сон, ни аппетит,
пусть душа от горестей не хмурится…
И к тебе, конечно, прилетит
птица счастья – бройлерная курица.
***
Петух красиво лег на плаху,
допев свое «кукареку»,
и каплю крови на рубаху
брезгливо бросил мужику.
Могила Аркадия Кутилова. Тоже заброшена...
***
Я не поэт. Стихи — святое дело.
В них так воздушно, нежно и светло…
Мне ж дай предмет, чтоб тронул — и запело,
или хотя бы пальцы обожгло...
P.S. Краткая справочная информация. Поэт Аркадий Кутилов родился 30 мая 1940 года в деревне Рысьи Иркутской области, провел юность в деревне Бражниково Колосовского района Омской области, а умер в Омске при невыясненных обстоятельствах – найден мертвым летом 1985 года в сквере возле Транспортного института, место погребения не установлено. При рождении был наречен Адием. Вот и получился Адий Кутилов из Бражниково. Стихи взяты из книг, изданных ИПК «Платина» (Красноярск, 2000, серия «Поэты свинцового века») и Омским книжным издательством («Скелет звезды», 1998).
Поэзия – не поза и не роль.
Коль жизнь под солнцем – вечное сраженье, –
стихи – моя реакция на боль,
моя самозащита и отмщенье!
***
Стихи мои, грехи мои святые,
Плодливые, как гибельный микроб…
Почуяв смерти признаки простые,
Я для стихов собью особый гроб.
И сей сундук учтиво и галантно
Потомок мой достанет из земли…
И вдруг – сквозь жесть и холод эсперанто –
Потомку в сердце грянут журавли!
И дрогнет мир от этой чистой песни,
И дрогну я в своем покойном сне…
Моя задача выполнена с честью:
Потомок плачет. Может, обо мне…
